помех. А в том, что рыба была монстром, Димичел не сомневался. В какое-то мгновение проводки он почувствовал огромную тяжесть на конце шнура, словно он тянул не живого тайменя, а толстое и сырое бревно лиственницы. Удилище спиннинга в его руках сгибалось дугой почти до самой воды.
Удержать тайменя на плесе не удалось. Он натягивал леску так, что Димичелу приходилось отпускать катушку, и через полчаса борьбы с рыбой он оказался на левом краю косы. Таймень не давал ему времени укрепиться ногами на берегу. Мокрые сапоги-болотники скользили на камнях, и несколько раз Димичел падал от рывков рыбы на колени, больно ударяясь о крупные камни-голыши.
Ты меня не поставишь на колени, шептал Димичел, перехватывая удилище спиннинга. Один раз он упал так, что повалился лицом вперед и ударился о камень скулой, но, слава богу, не рассек ее.
Таймень все-таки прижал его к бревнам залома. Было понятно, что рыба ушла в яму. Димичел перехватил леску правой рукой, намотав ее несколько раз на кисть и предусмотрительно подкладывая край рукава куртки – шнур-плетенка был натянут так, что мог порезать пальцы и ладонь. Ему казалось, что победа близка – ведь на самом деле теперь их, Димичела и тайменя, ушедшего под бревна, разделяли всего несколько метров. Ну, может быть, от силы четыре метра. Он предполагал, что сейчас сделает рывок и сумеет вытащить рыбу из-под коряги. Он хотел заставить тайменя вновь вернуться на чистую гладь улова. Димичел пошире расставил ноги и упер их в подводные камни, он стоял уже почти по пояс в воде. Он повернулся спиной к реке, умело перекинув леску через плечо – был такой способ вывода тяжелого тайменя на берег: ты поворачиваешься спиной к реке, и ты, словно бурлак, идущий бечевой, тянешь обеими руками леску, которая режет тебе плечо и спину, но преимущество в том, что с пойманной рыбой уже борются не две твоих руки, а все тело – шея, плечи, корпус. Димичелу удалось даже сделать несколько шагов в сторону косы – таймень вроде бы пошел следом, хотя леска и скрипела, и больно резала шею. Но в один из своих нетвердых шагов Димичел вновь поскользнулся на камнях. Нога предательски дрогнула, и он повалился, не спиной, а как-то боком, в реку. Он не ушел с головой в воду, потому что все случилось уже на мелководье, но его развернуло, и правая рука, на которую была намотана леска, оказалась прижатой к бревну. Дими попытался руку освободить. Теперь ему нужно было снять с обмотанной кисти три или четыре оранжевых витка. Но как только он снял первый круг, леска впилась ему в ладонь и порезала мякоть у большого пальца. Нестерпимо больно было еще и потому, что новый порез пришелся как раз на то место ладони, которое было прокушено овчаркой, и, разумеется, ранки от клыков еще не зажили. Они просто запеклись. Кровь закапала с ладони в реку. Кровь растекалась в воде тоненькой веточкой, даже и не веточкой, а жилкой, почти сразу растворяясь в потоке.
Рыба, почувствовав слабину, потянула с новой силой, Димичела проволокло по камням и теперь уже не только рукой, но и всем телом его прижало к залому. Несколько раз он попытался встать на ноги, но приподняться никак не удавалось, а таймень продолжал тянуть, и стало ясно, что очень скоро Димичел окажется затянутым под бревна.
Страха не было – подобное случалось с другими рыбаками, он много раз слышал, казалось ему – неправдоподобные, рассказы про то, как таймени затаскивают людей под заломы. Он принял единственно верное решение: леску обрезать. Именно такой выход всегда предлагали рассказчики страшных историй, отвечая на вопрос: ну и как же ты выбирался из-под бревен?
Левой рукой он стал шарить по поясу и на ремне обнаружил пустые ножны. По всей вероятности, он оставил нож там, на вершине сопки, где похоронил Катрин. Или в лагере у костра. Тогда он решил перекусить шнур-плетенку зубами, но уже не мог до него дотянуться, и тут он вспомнил про зажигалку, которая должна была лежать в нагрудном кармане. Он ведь снова закурил, и она там лежала, хорошая пьезозажигалка, которая не могла промокнуть в воде. Он дотянулся до лески – почти дотянулся до нее, почти, потому что он мог пережечь леску не сразу после жала удилища, а только в том месте, где она впилась в мякоть ладони. На долю секунды он прикоснулся язычком пламени к собственной плоти и к леске. И теперь он был свободен. Впрочем, и таймень – тоже.
15
Тайм почувствовал, как забытая боль возвратилась к нему. Одним крючком блесна задела нижнюю челюсть рыбы, крючок впился мгновенно.
Крючок проникал все глубже, потому что человек достаточно резко поддергивал удилище спиннинга. Но боль утихла. Стальной крючок-тройник сначала зацепился, а потом проник в ороговевшие ткани – они остались у Тайма на жаберной крышке после первой встречи с человеком. И они не болели, потому что были мертвы.
Тайму были чужды гнев и бессилие, потому что вся его жизнь на реке была борьбой. Он не позволил человеку вытянуть его на берег. Он уплыл под залом и там затаился.
Человек подтянул Тайма максимально близко, насколько у него хватило сил, но вскоре он оступился, упал в реку и запутался в собственной леске. Он оказался притянутым к нижнему стволу в заломе. Упрямцу не оставалось ничего иного, как обрезать леску. И правильно сделал, что обрезал. Иначе он мог оказаться в той же яме, где стоял теперь, слегка шевеля плавниками, Тайм. Люди не способны жить долго в холодной воде горных рек. Им еще никогда не удавалось быстро и ловко скользить между тяжелыми и сырыми бревнами с острыми ветками.
Белое тело той женщины, которая ночью была раздавлена заломом, напоминало вялых и безвольных самок лосося на терках. Они цеплялись за кочки и, обессиленные, всплывали кверху брюхом. Своим нежным и белым брюхом, которое Тайм мог бы разорвать на куски, но он никогда так не делал. На плавающих кверху брюхом самок нельзя нападать.
Из Таймы, распоротой острым ножом, вываливалась гроздьями оранжевая икра, а потом по ее телу стали ползать зеленые жирные мухи.
В животе той погибшей женщины не было ни одной икринки, ее там, наверное, и быть не могло, потому что люди размножаются как-то по-другому, и у них, наверное, нет Таймери, а человек, который сейчас, полуживой, барахтался в реке у залома и выпускал из себя кровь, унес на руках ту женщину к своему костру. Он долго сидел там, согнувшись и обхватив голову руками.
Крови, вытекающей
